Канал грез - Страница 54

Все, кроме нее. Она запомнила, и ей это снилось ночью, она металась, сидя в подушках, бормотала, совсем измучилась и вспотела, но, вспоминая, проигрывая и переживая все заново, она смеялась каждой вспышке боли и горя, потому что все это уже случилось и признаваться теперь бесполезно, смеялась, потому что все, что прежде мучило, теперь стало радовать, но в конце концов все прошло и ей опять стало хорошо.

Рассвет был ярким, и ясным, и голубым в то утро. Господин Кавамицу принес ей виолончель.

Он положил ее руки на инструмент и показал, как надо его держать. Солнечные лучи косыми полосами ложились на стены палаты. Фудзи скрылась, спрятавшись в облаках за холмами. Она гладила инструмент и вспоминала. Это была не ее виолончель, но она вспомнила сейчас не просто, что играла на виолончели, а вспомнила именно этот инструмент, хотя прекрасно знала, что никогда раньше не видела его и не держала в руках. От него хорошо пахло, он был приятен на ощупь, у него был сочный, красивый и чувственный звук. Казалось, не она играет на нем, а он играет сам, поэтому пальцы от него не болели. Она хорошо помнила, что разговаривала с мистером Кавамицу, но вот о чем, совершенно забыла.

Он ушел и унес чудную виолончель. В эту ночь подушки показались ей неудобными, а потолок выглядел несколько надежней. Она сбросила подушки на пол и крепко проспала до рассвета, подложив под голову руку.

Ей приснилось, что ее четыре пальца были струнами, а большой — смычком. Струны натягивались и со звоном лопались, а лопнув, пружинисто разматывались, исчезая в клубах тумана. Смычок продолжал царапать по грифу и треснул напополам; связки выдержали, а кость переломилась. Как ни странно, ей не было больно, у нее было такое чувство, словно она сбросила путы и очутилась на свободе. На следующее утро она долго разглядывала свои пальцы. Пальцы были как пальцы, ничего с ними не случилось. Она сложила их домиком, постучала кончиками пальцев друг о друга, чтобы не пошел дождь, и стала гадать, что сегодня дадут на завтрак.

Ее помешательство отнесли на счет ее страхов и переживаний из-за того, что она подвела товарищей. Такое объяснение показалось ей обидным из-за своей пустячности, но она приняла его без возражений как сравнительно мягкую расплату за то, что она совершила и что на самом деле довело ее до этого состояния.

Виолончель принадлежала одному бизнесмену из Саппоро, который приобрел ее ради выгодного вложения денег, а также потому, что ему очень понравился ее цвет. Господин Кавамицу был знаком с этим человеком и убедил его, что инструмент Страдивари должен все же использоваться, а не лежать без дела. Господин Кавамицу давно уже думал о том, что Хисако должна получить возможность играть на этой виолончели, а еще лучше, если она станет ее хозяйкой. Думая, как помочь своей ученице, он решил принести ей в больницу эту виолончель. И виолончель помогла, но Хисако попросила его увезти ее обратно в Саппоро. Потом, когда у нее появится такая возможность, она ее купит.

Он уехал. Ее мать осталась. Хисако выпустили из больницы. Когда она вернулась в Токио, в ту самую квартирку, где жила с двумя другими девушками (она не поверила своим ушам, узнав, что девушки хотят, чтобы она осталась с ними. Может быть, они тоже сумасшедшие, подумала Хисако), мать первые две недели ночевала с ней в одной комнате. Затем мать уехала к себе на Хоккайдо, а Хисако отправилась на встречу с менеджером оркестра.

Ей предложили остаться в качестве приглашенной солистки. От нее не потребуется участия в заграничных турне, она не может больше рассчитывать на должность штатного члена оркестра, так что больше не будет субсидий на дорогую психиатрическую лечебницу, но она будет играть; играть в оркестре, когда тот выступает в Токио или где-нибудь в Японии. Так что все складывалось лучше, чем она надеялась, гораздо лучше, чем она того заслуживала. Принимая предложенные условия, она невольно гадала, какова должна быть оборотная сторона такой удачи и какие неприятности преподнесет ей жизнь в отплату за эту нежданную милость.

Она осталась и играла. Очутилась в новом квартете, спрос на который оказался еще больше, чем на первый, и ее пригласили на записи. Ее познакомили с господином по имени Мория, который как профессионал пришел в ужас, узнав, сколько ей платят, особенно за записи, и помог ей получать больше.

Жизнь шла своим чередом; она навещала мать или мать навещала ее; время от времени находила себе любовника, иногда из числа оркестрантов, иногда в других местах, откладывала деньги на черный день и спрашивала себя, так или не так она строит свою жизнь и почему. Пальцы почти перестали болеть, иногда, правда, просыпаясь по утрам, она обнаруживала, что во сне до боли, судорожно, стискивала кулаки, так что ногти впивались в ладонь, иногда она крепко засовывала руки под мышки, это случалось, когда она видела во сне, что ей прихлопнули пальцы дверцей автомобиля (ей всегда снились огромные тяжеленные двери с уймой ручек и задвижек, с табличками, на которых были какие-то очень важные, но стертые надписи), однако, даже просыпаясь в холодном поту, она, еле переводя дух, говорила себе, что это сущие пустяки; все так, как должно быть по справедливости, на самом деле она еще легко отделалась.

Настало время, когда она могла купить в рассрочку восхитительного Страдивари. Она отправилась в Саппоро на встречу с господином Кавамицу и господином Куботой, владельцем инструмента. И вот виолончель оказалась в ее руках!

Это было похоже на официальное свидание с женихом, которого выбрали родители, но которого она уже тайно встретила и полюбила.