Канал грез - Страница 72

К оглавлению

72

Она то и дело просыпалась; ей постоянно мерещились шаги или голоса. Но, как она подумала позже, может быть, ей только казалось, что она просыпается.

Кровь и огонь. Эти сны всегда поджидали ее и возвращались, едва ей стоило задремать.

Когда она действительно проснулась, дождь уже перестал, первые лучи рассвета пытались пробиться под темную крышу неба, палуба продолжала дрожать, воздух был густым, а озеро — полно крови.

Глава 12
СЕРДЦЕ ВСЕЛЕННОЙ

Отец умер за три месяца до ее рождения; он ни разу не держал ее на руках. Но говорили, что ей повезло, потому что она могла бы родиться и уродом. Это было через много лет после Пикадона, и, может быть, он и без того умер бы от рака. Так получалось по статистике. Все сводится к вероятности; клетчатая картина опасной неопределенности, которая лежит под физическим миром и является его абсолютным, хотя и абсолютно неопределенным, основанием. Так что, возможно, его убила бомба, а возможно, и нет.

Его разрезали, надеясь удалить опухоль из живота, но когда увидели, что там внутри, то не стали трогать и просто зашили. Он остался в больнице, вернулся оттуда ненадолго, чтобы побыть с беременной женой, но через несколько недель боль стала такой нестерпимой, что его снова госпитализировали.

Он был со своим подразделением в Каите — городке, расположенном в нескольких километрах от большого города, где произошел Пикадон. Из своей казармы они видели в небе одинокий бомбардировщик, малюсенький на фоне неба. Один из них уверял, что видел даже бомбу: как от самолета отделилась падающая точка. Они услышали, как в городе завыли сирены, и пошли чистить свои карабины.

Затем еще одно солнце осветило плац и казармы. Они почувствовали жар и, заслоняя глаза ладонью, безмолвно наблюдали, как сияние постепенно померкло, а в небо бесшумно поднялось огромное облако, напоминающее голенище гигантского сапога, который раздавил город. Звук пришел гораздо позже и напоминал тяжелый продолжительный гром.

Отправившись на помощь, они по дороге в город встречали обожженных людей, а один раз прошли мимо группы таких же молоденьких солдат, только эти все, как один, были черные и брели цепочкой по пыльной дороге, положив руку на плечо впереди идущего, следуя за вожаком. У солдата, возглавлявшего эту странную молчаливую колонну, остался цел один глаз, все остальные были слепыми. Это были не негры. Это были японцы. Они оказались ближе и все время следили за бомбой, пока та не взорвалась над самым городом, и это было последнее, что они увидели; сияние расплавило им глаза. На их угольно-черных щеках еще остались следы вытекшей из глазниц влаги.

Они шли, встречая по пути все более страшные разрушения и дымящиеся развалины, и наконец вышли к центру, где почти все здания были сметены, словно гигантской метлой.

На стенах он видел тени, бывшие когда-то людьми.

Его часть пробыла в Хиросиме несколько дней среди пыли и обломков. Они сделали что смогли. Через десять лет четверти его армейских сослуживцев уже не было в живых. А через одиннадцать лет умер и он.

Его вдова рожала в палате по соседству с той, в которой он умер. Хисако запуталась в пуповине, пришлось делать кесарево сечение; вынул ее из материнской утробы тот же хирург, который годом раньше обнаружил смертельную тень метастазов у ее отца.

Санаэ был первым ее любовником, которому она об этом рассказала. Она рассказала это в тот вечер, когда сообщила ему, что не выйдет за него замуж; она говорила, а сама плакала, думая о своем отце и о том человеке, которого убила, и еще кое о чем, о чем не рассказала Санаэ. Вид у него был несчастный, покорный, он умолял ее, как выпоротый ребенок, как скулящий пес. Она не могла смотреть на него, поэтому высказала все, что должна была высказать, стоящей перед ней чашечке кофе. Они сидели в киссатэне в Роппонги. Он хотел притронуться к ней, взять ее за руку, обнять, но она не позволила, из страха, что расчувствуется и согласится на его уговоры. Поэтому она отстранила его, отняла свою руку, покачала головой. Он сидел, сгорбившийся и отвергнутый, а она говорила ему, но не могла объяснить. Она просто чувствовала, что это будет нехорошо. Она не готова. Она только помешает ему. Он не должен отвлекаться от своей карьеры. Она — тут ей пришлось с трудом проглотить комок в горле, изо всех сил сдержать слезы и зло прищуриться на коричневую гущу в белой кофейной чашке — не хочет иметь детей.

Это была правда, но сказать это было труднее всего, по крайней мере тогда.

В конце концов Санаэ в отчаянии ушел, расстроенный, ничего не понимающий. Ее слезы копились на дне кофейной чашки и делали коричневую гущу опять водянистой.

Она оттягивала возвращение из Саппоро, предстоящую встречу и этот разговор до самого последнего дня перед его отъездом в Лос-Анджелес, куда он отправлялся на месяц для студийной записи.

Пока его не было, она сделала аборт, и жизнь потекла своим чередом.

Хисако Онода пробудилась от криков и переполоха, раздраженная тем, что ее сон прерван. Палуба была жесткой, утро — холодным; просыпаясь, она зевнула. Ее бил озноб, все тело болело, чесалось и ныло; на душе, как у похмельного пьяницы, было такое чувство, словно скоро придется вспомнить что-то ужасное, от чего невозможно отвертеться.

В воздухе воняло нефтью. Холмы были подернуты туманом, густые туманные облака висели над островами. Вокруг, куда ни глянь, тоже стоял туман, во всю ширину озера.

Ясно было только поблизости, за исключением палубы. Вода вокруг судна была густой, коричневой и гладкой, как при мертвом штиле. Над широкой, пересеченной трубами палубой курился пар, и через рваные просветы можно было увидеть поток нефти, образующий на своем пути к озеру грязную коричневую дугу. Судно, над которым стоял столб тумана, находилось в чистой полости, заключенной в молочную пелену. Она села, одновременно радостно взволнованная и встревоженная.

72